Краткая биография Алексея Толстого

Детство и юность

Родился писатель в январе 1883 года в городе Николаевске Самарской губернии. Детство автора «Графа Калиостро» и «Хождения по мукам» прошло в имении обедневшего помещика, служившего в земской управе, Алексея Бострома на хуторе Сосновка неподалеку от Самары.

Кто был генетическим отцом Алексея Толстого – спорят и сегодня. Мама писателя Александра Леонтьевна Тургенева сбежала от мужа – богатого самарского помещика, офицера лейб-гвардии гусарского полка и графа Николая Александровича Толстого, будучи беременной. Она ушла к Бострому, оставив мужу троих детей. Биографы и современники Алексея Толстого называли отцом писателя помещика Бострома. До 13 лет прозаик носил его фамилию и считал родным отцом. Замуж за Алексея Бострома Александра Леонтьевна так и не вышла: не позволила церковь.

Когда Алеша повзрослел, мать начала 4-летнюю тяжбу, желая вернуть сыну графский титул, фамилию и отчество первого мужа. Тяжба завершилась к 17-летию Алексея Николаевича: в 1901 году он стал графом Толстым, не зная человека, чье отчество и фамилия ему достались.

Любовь к литературе и писательству привила Алексею Толстому мама, внучатая племянница Николая Тургенева. Сочинения – романы и детские книги – она подписывала псевдонимом Александра Бостром.

Первоначальное образование будущий автор «Гиперболоида инженера Гарина» получил дома. Но в 1897 году семья перебралась в Самару, где Толстой стал студентом реального училища. В 1901 году молодой человек продолжил образование в Петербурге, поступив на факультет механики Технологического института.

Биография[ | ]

Алексей Толстой (Самара, 1900 год)
Алексей Толстой родился у жены графа Николая Александровича Толстого (1849—1900), однако некоторые биографы приписывают отцовство его неофициальному отчиму — Алексею Аполлоновичу Бострому (1852—1921). Мать — Александра Леонтьевна (1854—1906), урождённая Тургенева — писательница, внучатая племянница декабриста Николая Тургенева, к моменту рождения А. Н. Толстого ушла от мужа к А. А. Бострому, за которого официально выйти замуж не могла из-за определения духовной консистории[5].

Сомневались в наличии у Толстого графского титула эмигранты Иван Бунин, Роман Гуль, Нина Берберова, мнение которых по данному вопросу, однако, нельзя считать непредвзятым.

Бунин в дневнике в предпоследней записи от 23 февраля 1953 года высказался именно по этому поводу: «Вчера Алданов рассказал, что сам Алёшка Толстой говорил ему, что он, Толстой, до 16 лет носил фамилию Бостром, а потом поехал к своему мнимому отцу графу Ник. Толстому и упросил узаконить его — графом Толстым

»[6].

Роман Гуль в своих мемуарах утверждает, что А. Н. Толстой не был биологическим сыном графа Николая Толстого (ссылаясь на других, бесспорных сыновей графа[7]).

Алексей Варламов (автор биографии Толстого, изданной в 2006 году в серии ЖЗЛ) указывает, что свидетельство Гуля вызывает серьёзные сомнения (учитывая негативное отношение мемуариста к А. Н. Толстому). Тот же автор приводит письменное свидетельство Александры Леонтьевны Толстой — написанные ею два письма к Бострому от 3 и 20 апреля 1883 года, из которых следовало, что настоящим отцом ребёнка является граф Толстой, а зачатие произошло в результате изнасилования[8]. Однако тот же автор приводит письменное свидетельство в пользу другой версии: Александра Леонтьевна Толстая в своё время поклялась протоиерею самарской церкви, что отец ребёнка — Бостром[5]. Возможно, позднее Александра Леонтьевна поняла, что её сыну гораздо лучше быть законнорождённым графом, и начала многолетнюю тяжбу о законности его рождения, фамилии, отчества и титула. Тяжба эта завершилась успехом лишь в 1901 году, когда А. Н. Толстому было уже 17 лет[5].

Сергей Голицын в книге «Записки уцелевшего» утверждает: «Помню один рассказ дяди Альды из его архивных поисков. Где-то он раскопал копию обращения матери писателя А. Н. Толстого на царское имя: она просит присвоить её малолетнему сыну фамилию и титул своего мужа, с которым не жила много лет. Выходило, что классик советской литературы вовсе не третий Толстой. Дядя показал этот документ Бончу. Тот ахнул и сказал: „Спрячьте бумагу и никому о ней не говорите, это государственная тайна“»[9].

Детские годы будущего писателя прошли в небольшом имении А. А. Бострома на хуторе Сосновка, недалеко от Самары (в настоящее время — пос. Павловка в Красноармейском районе).

В 1897—1898 годы жил вместе с матерью в городе Сызрань, где учился в реальном училище. В 1898 году переехал в Самару. В 1901 году получил аттестат зрелости и уехал в Санкт-Петербург.

Музей-усадьба А.Н. Толстого в Самаре

Весной 1905 года, будучи студентом Петербургского технологического института, поехал на практику на Урал, где более месяца жил в Невьянске. Позднее в книге «Лучшие путешествия по Среднему Уралу: факты, легенды, предания», Толстой посвятил Невьянской наклонной башне свой самый первый рассказ «Старая башня» (1908). В те же годы Алексей Толстой попробовал сочинять стихи. Даже выпустил в 1907 году поэтический сборник «Лирика» за свой счёт, а в 1911 году — книгу стихов по мотивам русского фольклора, но впоследствии стихами не увлекался. Незадолго до защиты диплома в институте он бросил учёбу и посвятил всего себя творчеству.

22 ноября 1909 года Алексей Толстой был секундантом Волошина на его дуэли с Гумилёвым из-за недоразумения по поводу сплетни о молодой поэтессе Елизавете Дмитриевой, о чём немало писалось в газетах. Но всё обошлось благополучно, на литературной репутации Толстого событие не отразилось[10].

Первые пьесы Толстого были поставлены на сценах московских театров: «Насильники» — в Малом театре (30 сентября, 1913), «Кукушкины слёзы» (под заголовком «Выстрел») — на сцене Театра К. Н. Незлобина (20 октября 1914).

В Первую мировую войну — военный корреспондент от российской газеты (из-за проблем со здоровьем он был освобождён от военной службы). Совершил поездку во Францию и Англию (1916).

Февральскую революцию приветствовал, Октябрьскую — не принял. В августе 1918 вместе с женой и сыном Никитой уехал в Харьков, затем в Одессу. В апреле 1919 Толстые эмигрировали. В эмиграции находился в 1919—1923 годах, сначала в Константинополе и Париже, с октября 1921 по июль 1923 года — в Берлине[11]. В период эмиграции Толстым были созданы первая часть трилогии «Хождение по мукам» — роман «Сёстры» (1922), рассказ «Граф Калиостро» (1921), автобиографическая повесть «Детство Никиты» (1922) и фантастический роман «Аэлита» (1923).

Впоследствии впечатления от эмиграции отразились в сатирических повестях Толстого «Похождения Невзорова, или Ибикус» (1924), «Эмигранты» (1930) и рассказе «Чёрная пятница» (1924). В мае 1923 года Толстой совершил кратковременную поездку в Россию, где встретил неожиданно тёплый приём, позже вернулся на родину навсегда[12].

В 1927 году принял участие в коллективном романе «Большие пожары», публиковавшемся в журнале «Огонёк». Тогда же завершил работу над научно-фантастическим романом «Гиперболоид инженера Гарина». В 1928 году вышел в свет роман «Восемнадцатый год» — вторая книга трилогии «Хождение по мукам».

Мемориальная доска А. Н. Толстому в Москве по адресу: улица Спиридоновка, дом 4, стр. 1.

В 1934 году принял участие в подготовке и проведении Первого всесоюзного съезда советских писателей, на котором выступил с докладом о драматургии. В качестве члена правления Союза писателей в 1936 году принял участие в травле писателя Леонида Добычина[13], которая, возможно, привела к самоубийству последнего.

В 1930-е годы регулярно выезжал за границу (Германия, Италия — 1932, Германия, Франция, Англия — 1935, Чехословакия — 1935, Англия — 1937, Франция, Испания — 1937). Участник Первого (1935) и Второго (1937) конгрессов писателей в защиту культуры.

В августе 1933 года в составе группы писателей посетил открытый Беломорско-Балтийский канал и стал одним из авторов памятной книги «Беломорско-Балтийский канал имени Сталина» (1934).

20 июня 1936 года вместе с членами правительственной комиссии Алексей Толстой нёс по Красной площади урну с прахом Максима Горького. В 1936—1938 годах, после смерти Горького, на временной основе возглавлял Союз писателей СССР. С 1937 года стал депутатом Верховного совета СССР 1-го созыва, с 1939 — академиком АН СССР.

17 июня 1941 года обратился с письмом к Сталину, в котором интересовался возможностью возвращения Бунина на родину, а также оказания ему материальной помощи[14]:

Дорогой Иосиф Виссарионович, обращаюсь к Вам с важным вопросом, волнующим многих советских писателей. — мог бы я ответить Бунину на его открытку, подав ему надежду на то, что возможно его возвращение на Родину? Если это невозможно, то не могло бы Советское правительство оказать ему материальную помощь? С глубоким уважением и любовью, Алексей Толстой

22 июня 1941 года завершил работу над заключительной частью трилогии «Хождение по мукам» — «Хмурое утро».

Один из фактических соавторов знаменитого обращения Молотова — Сталина 1941 года, в котором советские лидеры призывают народ обратиться к опыту великих предков:

Пусть вдохновляет вас в этой войне мужественный образ наших великих предков — Александра Невского, Димитрия Донского, Кузьмы Минина, Димитрия Пожарского, Александра Суворова, Михаила Кутузова!

— Речь Сталина на параде Красной армии 7 ноября 1941 года[15]

В годы войны Алексей Толстой написал около шестидесяти публицистических материалов (очерков, статей, обращений, зарисовок о героях, военных операциях), начиная с первых дней войны (27 июня 1941 года — «Что мы защищаем») и до самой своей смерти, в конце зимы 1945 года. Самым известным произведением Алексея Толстого о войне считается очерк «Родина».

Осенью 1941 года писатель был эвакуирован под Горький и более двух месяцев (в течение сентября—ноября) проживал на даче в санатории «Зименки» на берегу Волги[16].

Во время войны продолжал создавать начатый в 1929 году исторический роман «Пётр Первый».

30 марта 1943 года в газете «Известия» было опубликовано письмо Толстого к Сталину с просьбой на сто тысяч рублей Сталинской премии за роман «Хождение по мукам» на постройку танка. Ниже редакция поместила ответ Сталина, который заканчивался так:

Член Комиссии по расследованию злодеяний фашистских оккупантов. Присутствовал на «Краснодарском процессе».

Могила А. Н. Толстого на Новодевичьем кладбище. Скульптор Г. Мотовилов в

А. Н. Толстой скончался 23 февраля 1945 года, на 63-м году жизни, от рака лёгкого. 24 февраля тело было кремировано. Прощание состоялось 26 февраля в Малом зале Дома Союзов, затем урна с прахом была захоронена на Новодевичьем кладбище (участок № 2)[17][18]. Церемония завершилась прощальным салютом и Гимном Советского Союза.

Литература

Сборник стихов Толстого «Лирика» вышел в 1907 году. Критики отметили в раннем творчестве 24-летнего Алексея Толстого влияние Николая Некрасова и Семена Надсона: молодой литератор подражал мэтрам. Позже Алексей Николаевич стыдился авторства сборника и старался не вспоминать о стихах.

Первый рассказ «Старая башня» появился после поездки на Урал, куда студента отправили на практику. Полтора месяца Алексей Толстой жил в старинном Невьянске, где собирал легенды, исторические сведения о крае и его достопримечательностях, в том числе о Невьянской наклонной башне.

В 1907 году Алексей Николаевич оставил институт и посвятил себя писательству. По словам Толстого он «напал на свою тему», подсказанную рассказами матери и родственников: это был уходящий мир дворянства, представителей которого литератор назвал «чудаками красочными и нелепыми».

Сборник повестей и рассказов «Заволжье» критики, в числе которых Максим Горький, приняли благожелательно, но Алексей Толстой остался недоволен результатом, назвав себя «неучем и дилетантом».

В студенческие годы Толстой под влиянием Алексея Ремизова взялся за совершенствование языка. Богатейшим материалом оказались старинные сказки, фольклор, сочинения Аввакума и судебные акты XVII века. Вскоре появились «Сорочьи сказки» и второй (последний) поэтический сборник «За синими реками».

Больше стихов Алексей Толстой не писал. Зато рассказы, сказки, повести и романы рождались в огромном количестве – литератор трудился, не покладая рук, удивляя коллег невероятной работоспособностью. В 1911-м он написал роман «Две жизни», в следующем году появился роман «Хромой барин», потом повесть «За стилем» и рассказы. Пьесы Толстого ставили в столичном Малом театре. При этом литератор успевал посещать вечеринки, вернисажи, салоны и все театральные премьеры.

Первая мировая война сделала Алексея Толстого военным корреспондентом: он писал фронтовые очерки для газеты «Русские ведомости», побывал во Франции и Британии. В 1915-16 годы появились рассказы «На горе», «Под водой», «Прекрасная дама». О драматургии писатель тоже не забывал – в 1916-м вышли комедии «Нечистая сила» и «Касатка».

Революционные события октября 1917 года Алексей Толстой принял настороженно. Летом 1918-о он перевез семью в Одессу, спасаясь от большевиков. В южном городе появилась повесть «Граф Калиостро» и комедия «Любовь – книга золотая».

Из Одессы семейство Толстых эмигрировало в Константинополь, затем в Париж. На работоспособности писателя переезд не отразился: Алексей Толстой по-прежнему трудился, не разгибая спины. Во Франции родилась повесть «Детство Никиты» и первая часть трилогии «Хождение по мукам».

Жизнь за границей показалась русскому литератору тоскливой и неуютной. Привыкший к роскоши и комфорту, граф Толстой тяготился неустроенностью быта. Осенью 1921 года он перевез семью в Берлин, где продержался два года. Отношения Алексея Николаевича с эмигрантским миром испортились.

В конце лета 1923 Алексей Толстой навсегда вернулся в советскую Россию. Его возвращение вызвало бурную и неоднозначную реакцию: эмигрантские круги назвали поступок предательством и осыпали «советского графа» проклятиями. Большевики же приняли писателя с распростертыми объятиями: Толстой стал личным другом Иосифа Сталина, завсегдатаем кремлевских приемов, получил членство Академии Наук, избран депутатом Верховного Совета СССР. Алексей Николаевич не то чтобы принял – смирился с новым строем, как с неизбежностью. Ему подарили поместье в Барвихе, дали автомобиль с шофером.

Алексей Толстой доработал трилогию «Хождение по мукам» и подарил маленьким читателям десятки сочинений. Для детей он переделал сказку Карло Коллоди о приключениях Пиноккио, назвав свою историю «Золотой ключик, или Приключения Буратино».

В 1924-м родилась повесть, которую литературные критики считают лучшим произведением Алексея Толстого — «Похождения Невзорова, или Ибикус». Писатель подарил миру увлекательные фантастические произведения – романы «Аэлита» и «Гиперболоид инженера Гарина», утопический рассказ «Голубые города». Но читатели приняли фантастические сочинения «товарища графа» настороженно, а коллеги – Иван Бунин, Корней Чуковский, Юрий Тынянов – скептично. По достоинству новые романы автора оценил лишь Максим Горький, который предрек славу романам в жанре фантастики.

В 1937 году Алексей Толстой написал повесть «Хлеб», в которой рассказал о выдающейся роли Сталина в защите Царицына в годы гражданской войны. Но главной книгой, над которой трудился писатель последние 16 лет жизни, был исторический роман «Петр Первый». Прочитав произведение, расщедрился на похвалу даже скупой на комплименты Иван Бунин, недолюбливавший Толстого.

В годы Великой Отечественной войны Алексей Толстой написал драму-дилогию «Иван Грозный» и рассказ «Русский характер».

Но есть сочинения, приписываемые перу «красного графа», от которых он открещивался, не желая признавать авторство. Это эротический рассказ «Баня», который называют первым порнографическим произведением дореволюционной России. Но подтверждения, что рассказ написал Алексей Толстой, не нашли: ни в письмах, ни в черновиках писателя не осталось следов работы. Некоторые критики предполагают, что «Баню» написал Лев Толстой, но есть и те, кто указывает на Николая Лескова.

Возможно, Алексей Николаевич попал в число «подозреваемых» из-за обоснованного предположения об авторстве другого произведения, в котором тоже есть элементы порнографии. Это «Дневник Вырубовой», появившийся в 1927 году – пошлый пасквиль, написанный (предположительно) Алексеем Толстым и Павлом Щеголевым по заказу власти, чтобы дискредитировать царскую семью.

Произведения Алексея Толстого экранизированы. Некоторые («Хромой барин», «Хождение по мукам») по 3-4 раза. В основе фильмов «Формула любви», «Петр Первый», «Юность Петра», «Золотой ключик», «Аэлита», «Гиперболоид инженера Гарина» и «Детство Никиты» лежат произведения «советского графа».

Несостоявшийся заговор

70 лет назад, в октябре 1944-го Алексей Толстой, незадолго до смерти, открыл своему старшему сыну тайну, носить которую ему было невмоготу. 20 лет назад, 19 октября 1994-го, мой отец скончался, успев раскрыть эту тайну мне. Пришло время поделиться историей.

Лет тридцать назад в тогдашнем Ленинграде на Пушкинской конференции выступал Юрий Михайлович Лотман. Свой доклад он начал так: «Мы попытаемся реконструировать один пушкинский замысел, от которого до нас дошло совсем немного: одно слово».

По залу прошел смешок.

«Слово это, – продолжил ЛоКак интересно ты рассказываешь» – буркнул: «Я тебе все это говорил».

Так это или не так, но среди множества вещей Толстой рассказал сыну следующее. Во время поездки в Катынь и на Северный Кавказ в составе Чрезвычайной государственной комиссии по установлению и расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков Алексей Толстой ежедневно, по нескольку часов, общался со следователями, врачами, чиновниками и высокими чинами НКВД, руководившими криминалистической экспертизой. В течение нескольких недель, вместе с остальными членами группы, он присутствовал при допросах, опросах, вскрытии могильников и, как все остальные, подписывал бесконечные протоколы, устанавливавшие вину гитлеровцев.

Ясно, что члены Государственной комиссии сами в руках лопаты не держали, баллистические эксперименты не проводили и криминалистическому анализу останки польских офицеров не подвергали. (В комиссию входил единственный юрист Трайнин, остальные – партийный деятель Андрей Жданов, академики историк Евгений Тарле, нейрохирург Николай Бурденко, гидроэнергетик Б. Е. Веденеев, биолог Трофим Денисович Лысенко, Митрополит Киевский и Галицкий Николай (Ярушевич) и летчица Валентина Гризодубова. Председатель комиссии – Николай Шверник).

Но в обстановке непрерывного многодневного общения члены комиссии, завтракая, обедая и, особенно, ужиная, за полночь – с большим количеством водки – день ото дня привыкали друг к другу, почти что сходились. И на какой-то день, после выпитого, начались, сперва исподволь, более доверительные разговоры, чем прежде. И, как рассказал своему сыну совершенно подавленный всем увиденным и услышанным Алексей Толстой, ему и некоторым другим членам комиссии стало абсолютно ясно, что целый ряд преступлений был совершен не гитлеровцами, а сотрудниками НКВД. Во всяком случае, это было ясно в отношении катынских расстрелов.

Второе преступление, которое запомнилось моему отцу из того разговора полувековой давности, это массовая гибель советских детей, отдыхавших летом 1941 года в пионерлагерях на Северном Кавказе. Алексей Толстой говорил, что многие, кого допрашивали следователи комиссии, уверенные, что государство желает установить истину, смелели и свидетельствовали, что пионеры погибли не столько в результате трагических обстоятельств военного времени, сколько из-за предательства партийных и государственных чиновников Ставрополья, которые загружали предоставленные им вагоны всевозможным имуществом и добром и сбегали из курортных мест, бросая детей и подростков на произвол судьбы.

Теперь же во всех газетах красовалась, среди прочих, подпись писателя Алексея Толстого, который своим авторитетом подтверждал недостоверные выводы Государственной чрезвычайной комиссии. И этот нравственный капкан уязвлял Алексея Толстого больше всего. То, что из-под его пера выходили лживые исторические драмы, это, по всей видимости, он позволял себе как элемент частного, литературного дела, – а то, что его заставили участвовать в реальных, не выдуманных событиях и своими руками творить лжедокументальную историю своего народа, – вот, что стало предметом его терзаний.

Психологам известен тот тип весельчаков и циников, которые не в состоянии переносить крупное горе, встреченное анфас. И когда наступил период отчетов и свидетельств, писатель вынужден был ставить свою подпись под всеми официальными документами. Эти монбланы фальсификаций, спешных подтасовок и фальши – на фоне настоящей трагедии страны и народа, эта навсегда хоронимая правда –вот что нравственно переживал он сильнее всего.

Трубка, по гипотезе Вадима Баранова, была отравлена

В конце 90-х в «Литературной газете» появилась статья литературоведа Вадима Баранова, в которой выдвигалась гипотеза о причине ранней смерти Алексея Толстого (в 63 года). Баранов предположил, что писатель был хитрым образом отравлен. Он был приглашен товарищем Сталиным на разговор, в конце которого вождь предложил ему поменяться трубками. Толстой отказаться, разумеется, не мог, вернулся домой, показывал близким друзьям сталинскую трубку и с демонстративным наслаждением закуривал ее. Трубка, по гипотезе Вадима Баранова, была отравлена. Отсюда – саркома легкого и скорая смерть.

Некоторое время назад мы с родственниками отправили прядь волос Алексея Толстого (хранящуюся в семье) на частную химическую экспертизу. Экспертиза показала, что волосы свободны от какого-либо присутствия былого яда.

Алексей Толстой

Такой ответ всегда важно получить. Но дело мне кажется, вовсе не в смертоносном яде. То душевное и мировоззренческое потрясение, тот, говоря современным языком, тяжелейший стресс, который испытал писатель, попавшийся на продаже души Левиафану, даром для него не прошел. Психологические причины развития рака современная медицина выдвигает все чаще на первое место. Собственная больная совесть в данном случае оказалась сильнее яда.

Эту часть своего разговора с Алексеем Толстым мой отец считал самой важной. В 1993 году в российской прессе на тему Катыни и других сталинских преступлений было сказано немало. Старшеклассники начинали разбираться в истории террора лучше отца, этот террор пережившего. И, мне кажется, что у него появился этакий мотив ревности: вы вот все тут узнали о сталинских злодеяниях только недавно, а я носил эту тайну в душе целых полвека. Думаю, что подобный мотив у него был.

Но для меня эта своего рода исповедь была менее интересна, нежели другой рассказ, увы, гораздо менее подробный. Мой отец сам не придавал ему серьезного значения. Мне же, особенно теперь, он кажется вполне перспективным для понимания той дыры в прожженной ткани, которая зовется историей советской литературы.

На Вас в Деле было около двух с половиной тысяч доносов

Тогда, в дни поездки в Катынь и на Северный Кавказ, кто-то из высокопоставленных чинов НКВД сказал Алексею Николаевичу: «А знаете, почему Вас не арестовали перед войной? Ведь на Вас в Деле было около двух с половиной тысяч доносов».

Энкавэдэшник рассказал Толстому, что тот разрабатывался как глава большого разветвленного антисоветского заговора, участниками которого должны были стать многие репатрианты, писатели-возвращенцы. Органами планировался большой процесс, намечаемый на 1940-41-й год. И его подготовка была сорвана неожиданным для НКВД подписанием мирного Пакта с Германией, когда всех якобы фашистских шпионов потребовалось срочно переквалифицировать в английских и французских. Это, разумеется, не было для сталинских палачей непреодолимым препятствием, но требовало некоторого времени. А тут в Европе стали расширяться поля Второй мировой войны, и фигурантов несостоявшегося в Москве писательского заговора пришлось пускать в расход по одиночке и под другим обвинительным соусом.

Из всей этой истории мой отец запомнил только три имени, произнесенных Алексеем Толстым, – Сергей Эфрон, Павел Толстой и Надежда Столярова. Я сразу попытался поправить его: вероятно, не Надежда, а Наталья Столярова, вернувшаяся в Москву из Парижа в 1934 году, работавшая переводчицей при Союзе писателей во время визитов французских литераторов и после войны ставшая секретарем Ильи Эренбурга. «Да, она, – подтвердил отец, – но я запомнил ее как Надежду».

Значит, обе сестрички – наши агенты

Я удивил отца, сказав, что Надежда Столярова тоже существует и что она жива (наш разговор происходил в 1993 году), живет в Швейцарии, что она герой французского Сопротивления и французское правительство предоставило ей социальную квартиру в Париже, которую она сдает одному русскому эмигранту. И что я не далее как два месяца назад в этой квартире был в гостях, пил бордо и закусывал чудным камамбером. И она действительно родная сестра Наталии Столяровой.

Отец посмотрел на меня внимательно: «Значит, обе сестрички – наши агенты».

Наш разговор 1993 года был все-таки очень зачаточным и информационно скудным. За прошедшие с тех пор 20 лет некоторые реалии проступили гораздо ярче, и картина представляется мне следующей (подчеркиваю, всё это не более чем гипотетическая схема). И если предыдущие нити, ведшие к прорехе, были, условно говоря, горизонтальными, то теперь будут вертикальные.

Как минимум, с 1921 года эмигрант Алексей Толстой разрабатывался советской разведкой как приманка для определенной части русской диаспоры. К работе над его «правильным» ориентированием были привлечены (в частности, но не только) Илья Эренбург и Александр (Владимир) Ветлугин. Толстой, конечно, и сам подумывал о возвращении, но в задачу ЧК входило разложение русской эмиграции, и толстовская фигура (жовиальная, достаточно циничная, национально-колоритная и, что важно, талантливая) до поры до времени подходила для этой цели. В Берлине Алексея Толстого отработали по полной программе, перессорили с кем надо и дискредитировали. Его собственная вина при этом, неспособность отличить добро от зла – несомненны. Теперь же возвращавшаяся на родину крупная рыба должна была по законам гидродинамики увлечь за собою с потоками воды и рыбешку помельче. Все это и произошло, и в общих чертах известно и многократно описано: репатриировались Александр Дроздов, Георгий Венус, Иван Соколов-Микитов, Илья Василевский (Не-Буква) и целый ряд других литераторов.

Но это оказалось только первым этапом большой и долгой спецоперации. Попавшего в сети Алексея Толстого стали на новом этапе приспосабливать для следующих ходов. О том, что большевистская революция через десятилетие начнет пожирать своих детей, мог рассуждать только провидец или безумец. Но что от толстовского возвращения власть невероятно выиграет, было ясно даже младенцу.

Одна из ролей, уготованных писателю, – участие красного графа в том, что я назвал бы «патриотическим нэпом». Патриотический нэп – это такой пропагандистский миф, который включает спекуляцию на понятиях государственности, традиционных ценностях, борьбе с левыми течениями в культуре, подъеме экономики, возрождении исторических имен.

Из-за границы ничего нельзя было проверить

На правый фланг и политический центр эмиграции сильное впечатление производило усиление в СССР государственного демагогического дискурса в политэкономической области («большевики работают на укрепление державы»). В столицах российской диаспоры всерьез обсуждали крапленые статистические данные, печатаемые в советских изданиях. Индустриальный успех пролетарского государства кружил наивные европейские головы. Из-за границы ничего нельзя было проверить.

И вполне логичным был переход от государственного к государеву: появление толстовского романа «Петр Первый» произвело на монархистов в изгнании самое положительное впечатление. До войны ГПУ-НКВД из всей эмиграции больше всего опасалось именно монархистов. Агитпроп убедился, что с появлением романа о Петре ценностная идея (патриотический нэп) была нащупана правильно. В школьные программы была возвращена история, в 1920-е годы грубо потесненная обществоведением. Решено было даже свернуть и скомкать некоторые политические процессы – например, так называемое Академическое дело, процесс над историками Сергеем Платоновым, Евгением Тарле и другими. Впервые с дореволюционных времен был напечатан (массовым тиражом) «Курс русской истории» Василия Ключевского.

В пропагандистском плане это была серьезная победа, о значении которой можно судить по тому, что сотни эмигрантов к середине 1930-х годов попросили разрешения вернуться на родину.

Вот для этой деликатной сферы – склонения эмигрантов к возвращению – и понадобился Алексей Толстой.

Деятельность Сергея Эфрона (руководителя парижского «Союза Возвращения», близко и тайно связанного с Алексеем Толстым в середине 30-х) шла именно под этим «соусом», и Алексей Толстой играл во всей этой чекистско-агитпроповской войне одну из первых скрипок.

Но тот, кому при Сталине доверялись деликатные секреты, тот спустя время и становился, как правило, мишенью. Досье на Алексея Толстого росло. Показательный процесс над группой репатриантов (не исключено, что при прокурорском участии Андрея Вышинского) должен был раскрыть зловещую роль писателя в создании международной шпионской сети. Что ему поручали делать за границей, за то и должны были судить. Хорошо известная практика.

Литературовед Юрий Оклянский в своей книге 2009 года «Беспутный классик и кентавр: Алексей Толстой и Петр Капица. Английский след» поднял давно уже назревшую тему о готовившихся репрессиях. С архивами Оклянский не работал, его построение основано на опубликованных мемуарах и записанных разговорах с современниками событий. Вероятно, поэтому правильно поставленный вопрос у Оклянского смещен к 1944 году и, по существу, базируется на идее английского шпионского следа. Об этой идее Оклянскому стало известно из опубликованных в 1989 году (журнал «Вопросы литературы», № 6) воспоминаний Корнелия Зелинского, где воспроизводится, со слов Александра Фадеева, разговор со Сталиным. Идею «Алексей Толстой – английский шпион» выдвинул, вернее, озвучил именно Сталин.

Разве вам не было известно, что Алексей Толстой английский шпион?

Вот рассказ Фадеева в записи Зелинского: «Почему я должен вам сообщать имена этих шпионов, когда вы были обязаны их знать? Но если вы уж такой слабый человек, товарищ Фадеев, то я вам подскажу, в каком направлении надо искать и чем вы нам должны помочь. Во-первых, крупный шпион ваш ближайший друг Павленко. Во-вторых, вы прекрасно знаете, что международным шпионом является Илья Эренбург. И, наконец, в-третьих, разве вам не было известно, что Алексей Толстой английский шпион? Почему, я вас спрашиваю, вы об этом молчали? Почему вы не дали нам ни одного сигнала?»

Оклянский, уже от себя, строит возможную английскую дугу, рассуждая, как могло пойти обвинение: на роль сообщников здесь примеряются Илья Эренбург, Петр Павленко, Петр Капица, Герберт Уэллс, Мура Будберг.

Всё это вполне правдоподобно, и я нисколько не отбрасываю построение Оклянского. Но всё это – имена для послевоенного дела (или дела последних месяцев войны). Неизвестный нам чин НКВД разговаривал с Алексеем Толстым еще в 1943 году, и речь шла именно о довоенном досье.

Опубликованные следственные материалы по другим арестованным литераторам показывают, что имя Алексея Толстого встречается там постоянно. Это протоколы допросов Михаила Кольцова, Сергея Эфрона, Всеволода Мейерхольда, Исаака Бабеля и других арестованных. Поначалу, при первых допросах, пока еще не начались пытки, Толстой характеризуется как знакомый, гость или хозяин дома, собеседник, не вовлеченный и не заманивавший ни в какую преступную деятельность. Затем (вероятно, после применения «незаконных методов ведения следствия») оценка меняется: он и шпион, и агент, и организатор секретных встреч под прикрытием гостеприимного ужина, и так далее.

Хорошо известно, какую роль для разведывательных целей везде и во все времена играли салоны

Первые документы в личном деле Толстого появились, несомненно, не позже 1921 года, когда Толстой был взят в разработку в Париже. Работа в берлинской газете «Накануне», создание группы писателей вокруг Литературного приложения к этой газете (Толстой – главный редактор приложения), поездки в Европу в 30-е годы, непрекращающийся прием у себя в доме заезжих иностранцев… Хорошо известно, какую роль для разведывательных целей везде и во все времена играли салоны. Открытый дом Толстых использовался ГПУ-НКВД на все сто процентов с первого же дня его возвращения на родину.

Итак, что же должно было ставиться в вину писателю в конце 30-х – начале 40-х на процессе по делу об эмигрантском заговоре? Ответ, мне кажется, в самом списке тех литераторов, которых Толстой должен был склонить к возвращению в Россию. Или принять активное участие в возвращении, играть посредническую роль.

Это, во-первых, Александр Куприн, в 1937 году уже не слишком понимавший, куда его везут и на что он согласился. Пропагандистский вклад Александра Ивановича оказался неглубоким, но на то были естественные старческие и алкоголические причины. Тем не менее, роль Толстого в заманивании Куприна в Москву давно уже обозначена, хотя и не разобрана историками из-за новейших архивных ограничений.

В его персональном «списке злодеяний» имя Цветаевой вычеркивать нельзя

Это Марина Цветаева, которую Толстой уговаривал вернуться в 1935 году во время писательского Конгресса за свободу культуры, проходившего в Париже. Марина Ивановна, как известно, вернулась не из-за Толстого, однако, в его персональном «списке злодеяний» ее имя вычеркивать нельзя.

Это Евгений Замятин, с которым Алексей Николаевич поддерживал письменную и личную связь все 30-е годы. Случай Замятина крайне сложен и загадочен. Какую цель преследовала советская верхушка, отпуская его в Европу? Не из человеколюбивых же соображений. Насколько был для него разработан сценарий, и какую его часть Замятин выполнил? Связь Толстого с Замятиным поддерживалась постоянно: известны письма Евгения Ивановича в Ленинград, а также переписка замятинской жены с женой Толстого – Натальей Крандиевской, в том числе, и после замятинской смерти. И даже если это счесть невинной застольной шуткой, то шутка эта зафиксирована на бумаге: за Замятина Алексей Толстой собирался в 1937 году выдавать свою дочь Марьяну.

Гайяна поступила работать на макаронную фабрику, где станком ей оторвало палец

Это дочь Матери Марии Гайяна, с которой Алексей Толстой самым безответственным образом поиграл в советское счастье и которую быстро забросил. Гайяна была привезена из Парижа в 1935 году, поселена в толстовской семье в Детском Селе (городе Пушкине), она поступила работать на макаронную фабрику, где станком ей оторвало палец (она в письмах успокаивала мать: просто кусочек фаланги), а вскоре Толстой стал разводиться с женой (Натальей Крандиевской), и всем стало уже не до Гайяны.

Но к Гайяне был приставлен еще один возвращенец – дальний родственник Павел Толстой, еще один жилец детскосельского дома, мгновенно завербованный ленинградскими чекистами и строчивший доносы на самого благодетеля, Алексея Николаевича. Он и отца моего, Никиту Алексеевича, пытался вовлечь в подпольную антисоветскую организацию, но отец его ловко обыграл. Через несколько лет Павел Толстой стал одним из основных свидетелей обвинения по делу Сергея Эфрона, что не помешало ему разделить эфроновскую судьбу.

Наконец, это Иван Бунин, по поводу которого существует даже толстовское письмо Сталину 1940 года: Алексей Николаевич подчеркивает бунинские заслуги перед русской литературой. В какую линию вписать это заступничество перед самым знаменитым эмигрантом и Нобелевским лауреатом? По правилам той эпохи, это не могло быть личной инициативой. Толстой мог быть только исполнителем тонкого замысла.

Кто-то не дожил до готовившейся скамьи подсудимых, кто-то не заглотил толстовскую наживку, но объемное досье, копившееся на писателя, должно было, мне кажется, содержать в себе эти имена.

Напомню, что в разговоре с сыном (осенью 1944-го) Алексей Толстой назвал также Сергея Эфрона и Наталью Столярову. Столярова вернулась еще в 1934-м и не в связи с Алексеем Толстым. История поспешного возвращения Сергея Эфрона хорошо известна.

Насколько планы следователей менялись в зависимости распоряжений начальства, можно судить по трагикомическому эпизоду с арестованным Дмитрием Святополк-Мирским. Святополка-Мирского арестовали летом 1937 года. Он получил восемь лет магаданского лагеря, где и скончался два года спустя. Судьба послала ему загробный привет: НКВД нуждалось в укреплении обвинений против Сергея Эфрона и срочно запросило магаданского сидельца в Москву. Берия одобрил такой ход. Да только никакого Дмитрия Петровича в живых уже не было. Значит, в 1937-м и 1938-м нужды в заговоре еще не было.

Выполнил ли Толстой секретное задание? Отчасти да. Отчасти невыполнение было списано на внезапное изменение политического контекста – мирного Пакта с Гитлером. А потом – война.

В 1944 году в личной беседе с Фадеевым Сталин назовет Алексея Толстого давним английским шпионом. По-видимому, Толстой вовремя ушел из жизни. Но зуб на него у Сталина остался. Не потому ли на его похороны в феврале 1945-го не пришел от государства никто, кроме Андрея Януарьевича Вышинского (вероятно, попрощаться со своим ускользнувшим клиентом) да вечного Шверника?

Личная жизнь

Писателя называли ловеласом и бонвиваном. В жизни Алексея Толстого было четыре брака. Первый с Юлией Рожанской, дочерью коллежского советника. Писатель познакомился с девушкой в Самаре, на репетиции спектакля в любительском театре. В 1901 году, после проведенного вместе лета на даче Рожанских, Толстой уговорил Юлию уехать в Петербург, где она поступила в медицинский институт. В следующем году пара повенчалась, а в январе 1903 года родился сын Юрий (умер в 1908).

Во время революционных событий Алексей Толстой уехал в Германию, где познакомился с художницей Софьей Дымшиц. С первой женой официально расстался в 1910-м. Иудейка Софья приняла православие и вышла замуж за Толстого. В 1911 году родилась дочь Марианна.

Вскоре любвеобильный литератор обратил внимание на поэтессу Наталью Крандиевскую и ушел от второй супруги. В 1914-м Толстой и Крандиевская поженились, брак длился до 1935 года. В союзе с Натальей Васильевной, ставшей прототипом Кати из «Хождения по мукам», родились сыновья Никита и Дмитрий.

В августе 1935 года в дом к Толстым пришла красавица-секретарша Людмила Крестинская-Баршева. В октябре Людмила , которая была разительно младше Алексея Николаевича, стала его супругой. Вместе они прожили до кончины писателя.

Творчество[ | ]

В трилогии «Хождение по мукам» (1922—1941) попытался представить большевизм укоренённым в национальной и народной почве, а революцию 1917 года — как высшую правду, постигаемую русской интеллигенцией.

Исторический роман «Пётр I» (кн. 1—3, 1929—1945, не окончен) — возможно, самый известный образец этого жанра в советской литературе, содержит апологию сильной и жестокой реформаторской власти.

Романы Толстого «Аэлита» (1922—1923) и «Гиперболоид инженера Гарина» (1925—1927) стали классикой советской научной фантастики.

Повесть «Хлеб» (1937), посвящённая обороне Царицына в годы гражданской войны, интересна тем, что в увлекательной художественной форме рассказывает то видение гражданской войны в России, которое бытовало в кругу И. В. Сталина и его соратников и послужило основой для создания сталинского культа личности. Одновременно с этим в повести уделяется подробное внимание описанию воюющих сторон, быта и психологии людей того времени.

Среди других сочинений — рассказ «Русский характер» (1944), пьеса «Заговор императрицы» (1925, совместно с П. Е. Щёголевым). Толстой является одним из предполагаемых авторов подложного «Дневника Вырубовой» (1927). Народная легенда приписывает ему (без каких бы то ни было оснований) авторство анонимного порнографического рассказа «Баня»[19].

Некоторые крупные произведения автор подвергал в советское время серьёзной переработке — романы «Сёстры», «Гиперболоид инженера Гарина», «Эмигранты» («Чёрное золото»), пьесу «Любовь — книга золотая» и другие.

Смерть

В 1944 году врачи поставили Алексею Толстому страшный диагноз: быстро прогрессирующий рак легкого. Полгода писателя мучили адские боли. Он умер в феврале 1945 в Москве, не дожив до Победы.

Похоронили Алексея Толстого на Новодевичьем кладбище, объявив государственный траур.

В октябре 1987 года в столице на улице Спиридоновка, где прожил последние годы писатель с супругой Людмилой, открыли музей.

Цитаты Алексея Толстого

• Этот мир погибнет неминуемо. Здесь одни дрозды живут разумно.
• Должно быть, когда у человека есть все, — тогда он по-настоящему и несчастлив.
• От солдат требовалось упрямо и послушно умирать в тех местах, где указано на карте.
• Людей нельзя оставлять без вожаков. Их тянет стать на четвереньки.
• Здесь дрались свои: брат на брата, отец на сына, кум на кума, — значит, без страха и беспощадно.
• Необходимо, чтобы количество золота было ограничено, иначе оно потеряет запах человеческого пота.