Сергей Довлатов и его женщины

Трудно представить, что в России были времена, когда талантливого человека не просто не поощряли заниматься творчеством хотя бы морально, а не то, чтобы материально, но и более того — ещё и выгоняли из собственной страны, из жизни, к которой он привык. Однако времена эти не столь отдалённы, а людей таких, как оказалось, великое множество. Среди них и талантливый писатель Сергей Довлатов, чья популярность год от года только возрастает.

Самой главной женщиной в судьбе писателя стала его вторая супруга Елена. Она-то и подарила Сергею Довлатову его первую дочку Екатерину, а чуть позже — уже в американской эмиграции — и сына Николая. Дочери писателя Екатерине уже 49 лет. Практически всю сознательную жизнь она провела в Соединённых Штатах Америки, куда вместе с матерью эмигрировала в 12-летнем возрасте. Затем к ним приехали и отец с бабушкой. Хотя до этого отношения в семье были очень сложные, родители даже расходились на какое-то время и переставали считать себя семьёй, всё же даже в этот период (пришедшийся ещё на жизнь в Ленинграде) они жили под одной крышей.

dovlatov.jpg

Но главное – нам вживую показывают трех женщин его жизни — Асю Пекуровскую, Тамару Зибунову и Алевтину Добрыш. Жену Лену, с которой Довлатов расходился и сходился, которая звала его в Америку, куда он в конце концов уехал, которая родила ему девочку Катю и мальчика Колю и которая прожила с ним непростые американские годы, — в картине мы не увидим, по-видимому, по причине присутствия в ней женщин-соперниц.

Но мне хватило и трех, чтобы задуматься о роли женщин, «женщины» в жизни Довлатова. Тема меня заинтересовала еще тогда, когда у нас была дискуссия по поводу Сергея Донатовича с Соломоном Волковым. Вот тогдашнее утверждение Соломона: «Довлатов, конечно, был тем, что сейчас здесь называют словом «мизогинист» (женоненавистник. — И. Ч.). Про своего брата Бориса он говорил, что тот норовит «трахнуть» все, что движется. На самом деле, он говорил это и о себе. И он, и Бродский по их отношению к женщинам были «сатирами».

Я протестовала против такого определения, хотя видела, в отношениях Довлатова к женщинам странность. С одной стороны, он не может без них, о чем говорит и его проза, с другой – пишет о них без лирики, очень иронично и зло, взгляд на «героинь» у него очень трезвый, лишенный романтизма. Так я думала, пока буквально на днях не перечитала повесть «Филиал» (1987), написанную за три года до смерти. Но прежде чем начать о ней говорить, несколько слов о судьбе Довлатова. Родился в 1941 году в Уфе, мать — армянка, отец – еврей, семья – актерско-литературная, родители развелись.

Учился на филологическом факультете Ленинградского университета, финно-угорское отделение. Занятия не посещал, в университете запомнил «только коридоры», в результате был отчислен.

Но друзей-филологов приобрел, первая любовь была также из студенток-филологинь, красавица Ася Пекуровская.

Служба в армии во внутренних войсках в 1960-х была столь мучительна и катастрофична, что дала толчок писательству. Три года службы «надзирателем» в зоне родили такую же эсхатологичную, беспросветно страшную «Зону».

Elena_Dovlyatova.jpg

В 1960-1970-х в СССР Довлатова не печатали. В Эстонии, куда он уехал от беспросветности, его свеженапечатанную книгу «Пять углов» рассыпали по приказу КГБ. Потом была работа в Пушкинском заповеднике, мучительное желание изменить жизнь – бессмысленную, пьяную, не дающую надежды ни на поворот в судьбе, ни на издание написанных вещей.

Отъезд в Америку последовал в 1978-м, к этому времени на родине у Сергея был опубликован один маленький рассказ в журнале «Юность». В Америке за 12 лет он издал 12 книг. Но что-то не сложилось и тут. В фильме есть его телеинтервью в год смерти. Он говорит, что завел дачу, что ему-де совсем не свойственно, занялся хозяйством, начал что-то мастерить…

Камера показывает по-прежнему крепкого, крупного, высокого и красивого человека, разве что с «ненужным» животиком, с ярким лицом восточного типа, с большими темными глазами. Нет, не сумел сам себя заговорить «дачной идиллией», ушел в черный запой — и сердце не выдержало. Напомню, что писатель прожил всего 49 лет.

Много это или мало?

В повести «Филиал»: «Возраст у меня такой, что каждый раз, приобретая обувь, я задумываюсь: «Не в этих ли штиблетах меня будут хоронить?». Это написано в 45. Шутит? Рисуется? Но вот еще, опять оттуда же: «Мне сорок пять лет. Все нормальные люди давно застрелились или хотя бы спились». Нет, не шутит. У Довлатова все всерьез, в своей прозе он удивительно честен и искренен. Не рисуется. Видно, понимал, что жизнь долгой не будет, как-нибудь нечаянно оборвется.

Читала «Филиал» — и в голос смеялась, невозможно удержаться от смеха, при том что писатель рассказывает нам свои истории с простодушной миной. Но таков его стиль, что после первой фразы неизбежно следует «реприза» — острая, каламбурная, ироничная, заставляющая рассмеяться. А бывает, что как у Гоголя или Пушкина, смех заложен в одной фразе-характеристике: «по виду учащийся юридической или зубоврачебной школы» (ср. У Гоголя «или вышла замуж, или сломала ногу»). Читаю, смеюсь, а сама думаю вот о чем: не был Довлатов веселым человеком, хотя его многие таким запомнили.

Книга «Когда случилось петь С. D. и мне» (2001) (html 1,9 mb; pdf 12 mb) — декабрь 2006, июль 2021 — подготовил Давид Титиевский

  Книга первой жены Сергея Довлатова Аси Пекуровской будет интересна не только поклонникам творчества писателя, но и всем любителям малоизвестных, но увлекательных подробностей из жизни литераторов поколения «шестидесятников». Авторская оценка поступков героев книги, многих фактов и событий подчас может показаться чрезвычайно субъективной. Но при этом читатель имеет возможность получить представление о «рецептах» литературной кухни, по которым создавались довлатовские шедевры, из первых рук.   (Аннотация издательства)

Фрагменты из книги:

  Он умел поднять стул за одну ножку на вытянутой руке, при этом убеждая присутствующих в том, что никому в мире не удалось повторить этого эксперимента. Когда Леня Мак, о котором речь пойдет ниже, без труда повторил его эксперимент в усложненном варианте, легенда уже утвердилась за Сережей, и менять что-либо было поздно. Настоящее тем и хорошо, что опережается прошлым. И будь нам тогда известно, что за четыре года до Сережиного рождения советской властью был расстрелян человек, способный поднять одной рукой не только стул, но и сидящую на нем человеческую особь, вопрос о Сережином суперменстве мог бы приобрести иную окраску. Ведь человеком этим был не кто иной, как маршал Тухачевский, прозванный за военную доблесть Красным Наполеоном.

* * *

  К понятию литературного вкуса и предшествующей ему репутации человека с литературным вкусом Сережа пришел, разумеется, своими молитвами, однако не без помощи завсегдатаев филиала на улице Рубинштейна. Речь в первую очередь должна пойти о ныне забытом, да и в свое время не сильно популярном, прозаике Федоре Чирскове, впоследствии удостоенном в Париже премии Даля, что не прибавило ему ни популярности, ни успеха в издательствах своего отечества. Не исключено, что в Фединых неудачах Сережа сыграл роль, обратно пропорциональную тому влиянию, которое Федя оказал на успех Сережиного восхождения. Общеизвестно, что Сережа не афишировал Фединого таланта, причем не в силу того, что не считался с его наличием, а по весьма и весьма таинственным мотивам, распутывание которых вряд ли уже актуально после смерти обоих, хотя судьба все же уготовила Сереже несколько неприятных мгновений, связанных с чтением одной из Фединых публикаций.   «Что касается Феди,— писал Сережа, по-видимому в ответ на прямо поставленный вопрос, в письме к Юлии Губаревой,— то я прочел в альманахе „Круг» его рассказ, в одном из персонажей которого, пошляке и большом засранце, с удовлетворением узнал себя».

* * *

  О выходце из «Восточного» ресторана Володе Марамзине Сережа любил рассказать две истории. Начну с той, что пришла на ум стараниями подруги молодости Жени Сафоновой, о которой речь впереди. Марамзин, подвизавшийся мелкой сошкой на ниве «Ленфильма», оказался причастным к его внутренней жизни. В частности, он был осведомлен об одной слабости директора «Ленфильма» Киселева, отдаленно касающейся женского пола. Например, критикуя директора картины за перерасход бюджета, Киселев любил сказать так: «Любая Зина Распердяева распорядилась бы деньгами лучше». При недовольстве игрой актеров он высказывался в том же ключе: «У любой Зины Распердяевой эта роль вышла бы интереснее». Однажды министр культуры Фурцева, прибыв на «Ленфильм», пожелала попристальнее ознакомиться с его работой. Киселев начал очередное заседание с легкой критики репертуара и, расслабившись, начал было высказываться в своей излюбленной манере: «Любая Зина…» — но, осекшись на слове «Распердяева», мгновенно произвел подстановку: «Любая Зина Королева смогла бы подобрать репертуар лучше». В этот момент из задних рядов поступил вопрос, в котором распознавался голос Володи Марамзина: «А что, Зина Распердяева замуж вышла?»

* * *

  Однажды Сережа был задержан контролером за проезд без билета. Как и необходимого билета, так и удостоверяющих его личность документов у Сережи не оказалось, в связи с чем возникла угроза привода в милицию. И тут случилось чудо. Сережа предложил представителю власти контракт, замешенный на точном знании законов здравого смысла, общих для себя, Сережи Довлатова, и для цеха контролеров, и был прощен. История была гордо занесена Сережей в анналы своего мифотворчества.   «„Я — Альтшуллер Лазарь Самуилович. Работаю в Ленкниготорге, Садовая, шесть. Живу на улице Марата, 14, квартира 9″. Все это было чистейшей ложью. Но контролер сразу же мне поверил. И расчет мой был абсолютно прост. Я заранее вычислил реакцию контролера на мои слова.   Он явно подумал: „Что угодно может выдумать человек. Но добровольно стать Альтшуллером — уж извините!»»

* * *

  «Молодого Шемякина выпустили из психиатрической клиники. Миша шел домой и повстречал вдруг собственного отца… Полковник в отставке спрашивает:   — Откуда ты, сын, и куда?   — Домой,— отвечает Миша,— из психиатрической клиники.   Полковник сказал:   — Молодец.— И добавил: — И где только мы, Шемякины, не побывали! И в бою, и в пиру, и в сумасшедшем доме!»

Страничка создана 28 декабря 2006. Последнее обновление 3 июля 2019.

Tamara_Zibunova.jpg

В самой сердцевине был он человеком печальным, чтобы не сказать трагическим. Женщине, которая приютила его в Эстонии, Тамаре Зибуновой, уже уехав от нее и своей дочки Саши, он пишет из Америки: «Видно, мне суждено перешагнуть грань человеческого отчаяния».

А вот еще из письма 1978 года:« Как же я из толстого, пугливого мальчика, а затем романтически влюбленного юноши превратился в алкоголика и хулигана?». Думаю, ничего веселого в таком превращении не было. Понятно, что Тамаре он жаловался, хотел, чтобы она пожалела — простила его отъезд, его неучастие в жизни дочери.

С другой стороны, сегодня Тамара Зибунова не склонна романтизировать свои отношения с Довлатовым. С экрана она говорит о том, что Сергей не был ее «героем», «свалился» на нее неожиданно, и она должна была выбирать между вызовом милиции или романом с этим полузнакомым мужчиной, позвонившим ей с вокзала, а затем оккупировавшим ее квартиру. Да, будучи в ударе, был он несравненным рассказчиком, мог загипнотизировать. Но какой женщине понравится, когда живущий рядом «время от времени впадает в тяжелое беспросветное пьянство»?!

Вот еще о Довлатове она же: ему «хотелось быть благополучным», он испытывал «ощущение неполноценности». Не детские ли впечталения развода родителей и жизни вдвоем с матерью оставили в душе мальчика это ощущение? А впоследствии оно могло усилиться от фатальной «невезухи» с изданием его рассказов и повестей. Представляется, что советская издательская система казалась ему непробиваемой, а ряды советских писателей, к которым его никак не хотели причислить, особой богоизбранной кастой.

Sergey_Dovlatov_s_Asey_Pekurovskoy.jpg

В Америке, хотя книги его начали переводиться на английский и печататься в хороших издательствах, счастья все же не было.

Иосиф Бродский помог ему напечататься в престижнейшем журнале «Нью-Йоркер» — но и это не принесло полного удовлетворения.

Соломон Волков видит причину неудовлетворенности Довлатова в том, что он не был принят американским читателем, ждавшим от него «бестселлера», и кроме того, ему не симпатизировала университетская элита, создающая интеллектуальные авторитеты.

Мне же кажется, что причина в другом. Американская аудитория не могла до конца понять Довлатова, его своеобразный язык, его юмор, его «катастрофичность». Ему нужны были читатели в России, но там его не знали. Слава писателя на родине началась почти сразу после его смерти, когда был издан «Чемодан» (1991, «Московский рабочий»).

Женщина, из чьего дома писателя везли в больницу с инфарктом, звалась Алевтина Добрыш. Простая, ныне совсем не молодая — на два года старше Сергея.

Довлатов, по ее словам, скрывался у нее во время запоя. Жена Лена не держала его дома в этом состоянии, он искал пристанища у подруги. В день смерти Довлатова Алевтина привезла ему от знакомой настой ромашки – у него сильно болел живот.

Потом оказалось, что боль вызвал случившийся инфаркт. Не знаю, можем ли мы в этом случае говорить о любви, скорее, о жалости — с одной стороны и благодарности – с другой.

Новое в блогах

Сергей Довлатов

Не знаю насчёт других эпох, но что femme fatale нашего поколения, то есть шестидесятников, была Ася Пекуровская, первая жена Сергея Довлатова, – это безоговорочно

Автор: Валерий Попов

Роковых женщин,как известно, интересует не семья. А что же? Это легко показать на примере семьи роковой женщины и Сергея Довлатова. Такие глупости, как, например, тихое семейное счастье, совершенно не интересовали их. Только слава! Была ли Ася роковой женщиной? Безусловно была. И непременно должна была, хотя бы на время, соединить свою жизнь с гением – кто же ещё может «впаять» в янтарь вечности? Но чтобы представить себе великолепную Асю ласковой, нежной, связанной с кем-то любовной аурой и не видящей никого по сторонам? При всём уважении к Асе – никак не могу. Нечто подобное я замечал у выдающихся политиков, например, у Собчака – великолепное владение аудиторией и полная растерянность с человеком вблизи: как-то не наводится фокус, не налаживается контакт. Ася-то как раз общаться могла, но лучше – на людях.

Познакомившись с Асей в полутёмных пучинах модного тогда кафе «Север» с верным её «пажом», модным адвокатом Фимой Койсманом за спиной, я сразу был поражён её южной красотой, нежной матовостью кожи, сиянием огромных, умных, весёлых глаз, роскошными её формами под красным дорогим платьем. Но главное, что восхитило меня, – умная, насмешливая, дружеская, сразу как-то сближающая речь. Впрочем, – я тогда тоже был неплох и уже маячил в литературных неофициальных кругах – перед кем попало Ася своё обаяние не расточала. Довлатова рядом с ней не было (не помню – или «ещё», или «уже»), и мы стали с ней пересекаться, болтать, состязаясь в остроумии, в самых знаменитых тогда местах – в «Восточном», в «Европейской», в «Астории». Несколько раз компания вокруг нас вдруг рассеивалась, и я её провожал до родительского дома – на Четвёртой, кажется, Советской… И ни разу рядом с этой роскошной и знаменитой женщиной не возникло у меня желания как-то приласкаться, прильнуть (хотя вообще-то такие наклонности у меня были)… или даже что-то такое нежное сказать. Понимал – сразу напорешься на насмешку. Полутёмная лестница, где свидетели лишь коты и кошки, – это «был не её формат», как говорят нынче. И дружески простившись с ней, я бежал, помнится, к одной знакомой портнихе, с которой, надо признаться, никогда не бывал в обществе, но она замечательно годилась в темноте… а вот «засветиться» на весь свет – тут годилась лишь Ася. И надо сказать, тут она была бесподобна, она любила то, что любила, и входила в игру с огоньком, умом и азартом, зажигалась весельем.

Помню, как мы с ней, веселя и оценивая исключительно друг друга, шатались по тогдашнему «Пассажу», придя в восторг от придуманной нами нелепой фразы: «Скажите, пожалуйста, у вас есть шарфы хорошего качества?» – и, опережая друг друга и даже азартно оттирая другого плечом, спешили озадачить продавца. «Скажите…», «Слушаю…», «У вас есть шарфы хорошего качества?» – опередив другого, спрашивал кто-нибудь из нас, и, не дождавшись ответа продавца, мы, счастливые, как проказливые дети, мчались в другой отдел. Нет, в том, что ей нравилось, Ася не была скупа и расчётлива, талант, ум и веселье били ключом! Но постепенно стала выстраиваться главная её задача: выстроить всех! И тут уже вольности и промашки были недопустимы.

Послушаем Асю…

«Будучи человеком застенчивым с оттенком заносчивости, к концу третьего семестра в Ленинградском университете, то есть к декабрю 1959 года, я не завела ни одного знакомства, исключая, пожалуй, некий визуальный образ гиганта, идущего вверх по лестнице вестибюля университета… Вероятно, картина так засела в моём воображении, что, когда я услышала вопрос, адресованный явно мне: «Девушка, вам не нужен фокстерьер чистых кровей?» – и увидела Серёжино участливое лицо, я охотно и поспешно откликнулась: «Фокстерьер у меня уже есть, а вот в трёх рублях сильно нуждаюсь».

Так и вижу их сейчас, какими они были тогда: красивыми, умными, азартными, самоуверенными, с неясными ещё мечтами о непременно яркой судьбе. И у них – сбылось. Но – у каждого по отдельности. Начался их… Читать дальше

Alevtina_Dobrysh.jpg

Но в жизни Довлатова была любовь, я бы назвала ее первой и последней, ибо, похоже, она исчерпала его эмоциональные силы.

Говорю об Асе Пекуровской. Была она сначала возлюбленной студента-второкурсника, потом женой, сразу после оформления брака ушла от него к Василию Аксенову, в 1973-м эмигрировала в США и сейчас уже более 30 лет живет с мужем-немцем и сочиняет книжки для своих внучек, не говорящих по-русски. Считается, что у ее дочери Маши отец Довлатов, но девочка так и не знала до смерти Сергея, что ее папа живет в Америке.

В «Филиале», чей сюжет основан, как и во всех прочих повестях Довлатова, на реальных впечатлениях, герой-автор — посланный на конференцию славистов журналист,- встречается со своим прошлым. А именно — с Тасей, так он назвал ее в повести. «Вдруг я заметил, что у меня трясутся руки. Причем не дрожат, а именно трясутся. До звона чайной ложечки в стакане». Это герой предчувствует, что сейчас что-то случится. И случается. К нему в номер приходит его первая любовь. Любовь, которую в юности он ощущал как «погибель».

Фазы этой любви последовательно описаны. Познакомившись с Тасей, герой час сидит дома на кровати, ощущая себя глубоко несчастным. О вечере в Павловске рассказано с использованием приема «остранения», когда все предметы кажутся нереальными и незнакомыми. Вот герой с Тасей входят в автобус: «Женщина дремала у окна. На груди ее висели катушки с розовыми и желтыми билетами». Кто постарше, поймет, что это автобусный кондуктор, продающая билеты. Но завороженный Тасей герой ничего не соображает, видит как в первый раз. Следует ночь любви. «Это был лучший день моей жизни. Вернее – ночь. В город мы приехали к утру».

Встречавшие их — реальных — в ту пору на Невском рассказывают, что это была фантастически красивая пара, словно с другой планеты. Видно, так преображает любовь.

Роковая страсть: история Сергея Довлатова и его первой жены Аси Пекуровской

Эта сводящая мужчин с ума одним только взглядом ленинградская красавица стала первой большой любовью Сергея Довлатова. Она еще много в чем была для писателя первой: и первой женой, и матерью его первого ребенка. Но Ася Пекуровская ушла, и Довлатов так и не смог с этим смириться.

Первая красавица

Она слыла главной красавицей ленинградского университета. Как и москвичка Белла Ахмадуллина, Ася Пекуровская обладала яркой, слегка экзотической внешностью – брови вразлет, миндалевидные глаза со «стрелками», копна темных волос. Такая ленинградская Анук Эме. За ней ухаживали многие. «В то время мы осаждали одну и ту же коротко стриженную миловидную крепость, — вспоминал будущий нобелевский лауреат Иосиф Бродский. — Осаду эту мне пришлось вскоре снять и уехать в Среднюю Азию. Вернувшись два месяца спустя, я обнаружил, что крепость пала».

Да, крепость пала под напором Довлатова. Он не был красавцем, но тоже был звездой ЛГУ – огромный (метр девяносто четыре!), с бархатным голосом и внимательными глазами. Невероятно обаятельный (о таланте его говорили меньше, чем об этом самом обаянии), душа компании, особенно той, где можно выпить. Как они с Асей сошлись? Непросто. Это было притяжение противоположностей: оказавшись рядом друг с другом, они не флиртовали, не кокетничали, а обменивались бесконечными колкостями.

Ревновал ко всему Ленинграду

Пекуровская называла Довлатова «разбитой параличом гориллой, которую держат в зоопарке из жалости». Он не оставался в долгу, ревнуя ко всему Ленинграду. «Я боялся ее потерять, — писал Сергей Довлатов в «Филиале», — Если все было хорошо, меня это тоже не устраивало. Я становился заносчивым и грубым. Меня унижала та радость, которую я ей доставлял».

Он, конечно, хотел ее приручить. Но приручить Асю было непросто – можно сказать, вообще невозможно. Довлатов залез в долги, тратя все сбережения на цветы, подарки и рестораны («Всерьез планировал ограбление ювелирного магазина», — писал он в «Чемодане»). Потом позвал замуж. Пекуровская отказала. Он не сдавался, и предложил пари – надо выпить бутылку водки из горла. Если Ася не сможет (а он был уверен, что не сможет), пойдет в ЗАГС как миленькая и станет «гражданкой Довлатовой».

Ася выпила эту чертову водку. Выпила, побледнела, и упала в обморок. По условиям спора она была свободна – но замуж за Довлатова зачем-то все равно вышла. В 1960-м году.

Латиноамериканские страсти

Официально их брак продолжался восемь лет, в действительности – лишь несколько дней. Ася ушла от Сергея к Василию Аксенову – красавцу, стиляге, и тоже звезде. Говорят, их роман с Аксеновым начался еще до свадьбы. Довлатов, конечно, не мог смириться. Он, как герой какой-нибудь латиноамериканской оперы, пытался наложить на себя руки, или хотя бы застрелить свою Дездемону – причем из охотничьего ружья. Он совсем забросил учебу, и налег на выпивку. Его отчислили из института, и Довлатов сам наложил на себя епитимью – ушел в армию, устроившись охранником зеков в лагере особого назначения (про это была написана «Зона», но это уже совсем другая история).

Это, впрочем, не значит, что история Аси и Сергея закончилась.

Неожиданный поворот

Они еще встречались не раз – и одна из этих встреч имела неожиданное продолжение. Пекуровская забеременела – спустя два года после официального развода с Довлатовым, спустя почти десять лет после их разрыва. «Я помню, что простыла, сидела дома. Пришёл Сергей меня навестить. Тогда всё и случилось», — вспоминала она.

Когда Довлатов узнал об этом, решил, что может все-таки удержать Асю, привязать ее, наконец. «Если ты возвращаешься ко мне, я признаю ребёнка, — сказал он — Если не возвращаешься – не признаю». Возвращаться Пекуровская не собиралась.

Со своим отцом Маша (такое имя получила девочка при рождении) увиделась только на похоронах. Больше того, она даже не знала, что ее папа – «тот самый» Сергей Довлатов. Пекуровская с дочерью эмигрировали в Америку, Сергей остался в России, и у каждого была своя жизнь – тем более, что к тому времени у Довлатова была новая муза, и даже новая дочь от новой музы…

…Для писателя Ася Пекуровская так и осталась неверной и жестокой femme fatale, роковой женщиной, «поломавшей» ему жизнь, о чем он неоднократно писал и всем рассказывал. Для своей бывшей возлюбленной Сергей остался «артистическим разгильдяем», гениальной «ошибкой юности». «Довлатова обидеть легко, но полюбить не так-то просто», — писала она в своей книге. Тем не менее, именно она, Ася Пекуровская, «ленинградская Анук Эме», была его первой любовью, первой женой, первой музой – и еще много чем. Без нее Довлатов, возможно, был бы не таким мизантропом и циником – но разве не эти качества сделали его гением?

dovlatov1.jpg

Потом Тася разбила герою жизнь, ибо он не мог без нее, а она ускользала; он ревновал, а она искала приключений. В моем сознании возник образ в чем-то схожий с Манон Леско.

А Довлатову, стало быть, досталась роль кавалера де Грие. Правда, сыграл он ее не до конца. Он — вырвался. Ушел. Но вот через много лет она его настигла: «Я не могу уяснить, что же произошло. Двадцать лет назад мы расстались. Пятнадцать лет не виделись. У меня жена и дети. Все нормально. И вдруг…». А вот о героине: «Таська не меняется. Она все такая же – своенравная, нелепая и безнравственная, как дитя». Если бы не было здесь «как дитя», можно было бы счесть это «отрицательной характеристикой». Но «как дитя» меняет знак. А вот еще: «Вот оно мое прошлое: женщина, злоупотребляющая косметикой, нахальная и беспомощная».

И опять слово «беспомощная» заставляет усомниться в двух первых характеристиках.

И наконец, казалось бы, полная дискредитация героини: «Что плохого я сделал этой женщине – лживой, безжалостной и неверной?»

Обратим внимание на слово «неверной», оно здесь ключевое. И мы еще к нему вернемся. Но вначале приведу абзац, следующий за этой фразой: «Вот сейчас Таська попросит: «Не уходи», и я останусь. И тут я с ужасом подумал, что это навсегда… До самой, что называется, могилы. Или, как бы это поизящнее выразиться, — до роковой черты».

Узнаете Довлатова? Я нет.

Такого, говорящего «до роковой черты», — не узнаю. «До роковой черты» был со своей Манон кавалер де Грие.

Отправился за ней, каторжанкой, в далекую Америку, был вместе с ней в час ее смерти. Довлатовская Манон ускользнула, не сказала: «Не уходи», ушла сама. В самом конце герой видит Тасю, которую ведет под руку «довольно мрачный турок». Думаю, турок появился тут не случайно. Довлатов злится, ревнует. Турок здесь, как кажется, — обозначение ревности автора…